После завершения «холодной войны» и формирования однополярного мира, система ООН оказалось в глубоком кризисе идентичности. С одной стороны, она стала фактическим проводником воли победителей – США и их сателлитов, а с другой – оказалась неспособной в новой парадигме хотя бы элементарно следовать своим уставным целям (поддержание мира и безопасности, содействие глобальному экономическому росту и искоренению бедности, обеспечение равного доступа к благам и т.д.). Принятые на этом фоне в 2015 г. Цели устойчивого развития (ЦУР) были призваны реформировать организацию и придать ей новый смысл. Однако начинание осталось, по сути, на уровне пустой декларации, поскольку любая программа должна поддерживаться соответствующими практическими мерами как со стороны самой ООН, так и входящих в неё стран-членов, а этого не последовало. Время шло, а движение в русле ЦУР наблюдалось лишь в тех направлениях, которые отражали глобалистское видение будущего мироустройства. Это существенно девальвировало саму идею построения справедливого миропорядка, который не может исходить из главенства одной системы ценностей.
Параллельно с ЦУР стартовала глобальная цифровая трансформация социально-экономических и управленческих процессов по всей планете, и чиновники ООН вполне логично решили подвязать наблюдаемые тренды к ЦУР. По сути, реализация ЦУР была негласно делегирована передовым странам и их технологическому бизнесу, поскольку они уже стали главными и повсеместными драйверами цифровых трансформационных процессов. Тем не менее, отсутствие порядка и согласованности в действиях международных игроков подчеркнуло необходимость появления неких «правил игры», которые также распределяли бы большую часть работы ЦУР-заинтересованных в конкретных ООНовских, т.е. всеобщих документах. Так появилась идея принятия Пакта во имя будущего (Pact for the Future) и его дополнений, в частности, Глобального цифрового договора (Global Digital Compact).
Данные документы фокусируются на легализации глобалистской повестки, означающей синхронное развитие мирового сообщества по условно единым и общепринятым стандартам, ведущим к снижению суверенности стран и регионов, а также повышению их зависимости от инфраструктуры, инвестиций, продуктов и сервисов международных ИТ-корпораций. Главный приоритет – технологии, которые должны быть повсеместно в определённых объёмах, поэтому задача ТНК (транснациональных корпораций) и государств ответственно и прозрачно подходить к их развитию и внедрению во всех частях света.
Россия с самого начала скептически относилась к международной работе на этом треке, поскольку субстантивные и обоснованные предложения российских и зарубежных экспертов на этапе подготовки того же Глобального цифрового договора были попросту проигнорированы. На финальном этапе в ходе «Саммита будущего» российской делегацией была предложена поправка (документ A/79/L.3) к Пакту с комментарием, что «этот текст никого не устраивает» и представляет собой вмешательство ООН в «вопросы, которые по существу относятся к внутренней юрисдикции любого государства». Отклонение поправки произошло путем общего голосования. Мнение России поддержали Беларусь, Корейская Народно-Демократическая Республика, Иран, Никарагуа, Судан и Сирия при 15 воздержавшихся.
Замглавы МИД РФ Сергей Вершинин на заседании саммита назвал пакт «неконсенсусным текстом». Предложенная поправка основывалась на принципе невмешательства во внутренние дела других стран, в соответствии с пунктом 7 статьи 2 Устава ООН. Вершинин подчеркнул, что Москва не согласна с некоторыми аспектами документа и «Глобального цифрового договора», особенно касающимися вопросов разоружения, участия неправительственных организаций в деятельности ООН и работы Управления Верховного комиссара ООН по правам человека.
Однако Генассамблея ООН все же приняла резолюцию, озаглавленную «Пакт во имя будущего» вместе с приложениями, включая Глобальный цифровой договор (документ A/79/L.2). В поддержку этого решения выступили 143 страны.
Главная цель саммита - обсудить глобальные вызовы и выработать коллективные решения при участии мировых лидеров, экспертов и гражданского общества. Однако, несмотря на декларируемую значимость мероприятия, постоянные члены Совета Безопасности не участвуют в нем на уровне глав государств и правительств.
